Ветер гулял под сводами церкви, и наконец преподобный Траутбек начал заключительную молитву.

– Господи, кажется, ты посылаешь нам очередной шторм, и мы молим тебя о том, чтобы не было кораблекрушений… – Его высокий голос то и дело срывался на фальцет, особенно когда он чувствовал, что окончательно теряет почву под ногами. Ведь все знали, что много поколений назад именно Трелони, испытывая вечную нехватку и деньгах, специально устраивали кораблекрушения, подавая ложные сигналы с высоких утесов бухты Крукнек.

Теперь даже те прихожане, кто раньше не смотрел на графа, как по команде, повернулись к нему. Граф, до сих нор сидевший совершенно неподвижно, не сводя глаз с собственных рук, лежавших на рукояти его трости, поднял насмешливый взгляд на незадачливого Траутбека.

– Мы, конечно, молимся о том, чтобы кораблекрушений не было, но если они все-таки будут, то давайте помолимся о том, чтобы это произошло в бухте Крукнек. Не правда ли, святой отец?

После этого заявления в церкви стало так тихо, что Джессалин услышала, как на колокольне возятся летучие мыши. Но вот наконец раздался чей-то сдавленный смешок, через минуту уже вся паства весело хохотала. Преподобный Траутбек покраснел, как рак, но быстро опомнился и завел новую молитву, ненавязчиво намекнув, что неплохо бы соорудить в церкви новую крышу.

Джессалин сорвалась с места, не дожидаясь окончания последнего гимна. После полумрака церкви бледное весеннее солнце ослепило ее. Сглатывая упорно набегающие слезы, она быстро пошла прочь по каменистой дорожке. Ветер уже завывал, словно ведьмы на шабаше. Он нес с собой запах моря, соли, песка и надвигающегося шторма. Джессалин уже схватилась рукой за калитку, когда сзади ее окликнул тихий голос:

– Джессалин? Мисс Летти?

Джессалин обернулась. Перед ней стояла Эмили Гамильтон. Точнее, Эмили Трелони. Ветер развевал тяжелый, подбитый мехом плащ, а светлые волосы сверкали на солнце, как золотая корона. Она была одна. Граф задержался в церкви, чтобы поговорить с преподобным Траутбеком.

Джессалин стояла у калитки и ждала. Она не собиралась трусливо спасаться бегством. Но как же тяжело это ей давалось! В глазах стояли слезы. Наверное, от яркого солнца.

– Леди Сирхэй, – начала она, когда Эмили подошла поближе.

Улыбка Эмили тотчас погасла.

– Иет-нет, прошу вас, не называйте меня леди Сирхэй. Я… я думала, что мы друзья.

Джессалин удалось улыбнуться в ответ.

– Ну тогда здравствуйте, Эмили.

– Мы с милордом думали, что вы еще в Лондоне. – Эмили оглянулась, словно надеясь увидеть позади мужа, который подтвердит ее слова. Джессалин не удержалась и проследила за ее взглядом. Маккейди стоял к ним спиной – она не видела его лица. Впрочем, это не имело значения, сама мысль о нем заставляла ее сердце неистово биться. А ведь ей, как никогда раньше, нельзя ничем выдать себя. О Господи, только бы не выдать себя!

– Сельский воздух идет вам на пользу, – говорила тем временем Эмили. – Вы выглядите чудесно. Милорд тоже так считает.

– В самом деле? – Джессалин не верила своим ушам. Эмили мелодично рассмеялась.

– Честно говоря, я сама заговорила об этом. Но он со мной полностью согласился. Вы давно в Корнуолле? Мы – уже почти три месяца, с самого Рождества;– Она вздохнула и с мягкой улыбкой огляделась по сторонам. – Здесь так красиво. И в то же время так дико…

Честно говоря, когда Сирхэй сказал, что хочет поселиться в своем родовом поместье, я очень расстроилась. Но теперь я бы ни за что отсюда не уехала.

Джессалин сделала глубокий вдох. О том, что Маккейди приехал в Корнуолл вместе с молодой женой, она знала от Кларенса. Кларенс же сказал ей, что граф Сирхэй снова, по уши в долгах, потому что на содержание поместья уходят огромные деньги, и вдобавок он строит в Пензансе новый локомотив для предстоящего конкурса. И даже зачем-то решил открыть старый, заброшенный рудник, презрительно добавлял Кларенс, покачивая головой.

– Он рассчитывает спасти свою железнодорожную компанию, ввязавшись в новую авантюру. На этот раз с рудником. Только Трелони может пойти на такой безумный риск.

И вот перед Джессалин стояла женщина, вышедшая замуж за человека, которого Джессалин любила. Но мягкое лицо Эмили было настолько светлым и безмятежным, что Джессалин невольно чувствовала к ней симпатию. У нее не было причин ненавидеть эту милую женщину, ведь та невиновна в причиненной ею боли. Но, Господи, как же это все было тягостно и невыносимо!

– Я очень рада, что вы нашли здесь свое счастье, – проговорила Джессалин.

– Счастье? – неуверенно переспросила Эмили. – Ах, да, видимо, я его нашла… – Но в ее взгляде, устремленном на мужа, читалась затаенная боль.

Очередной порыв ветра чуть не сбил Эмили с ног. Она покачнулась и упала бы, если б Джессалин не поддержала ее за руку. Ветер распахнул голубой плащ, и Джессалин увидела уже довольно большой живот, в котором шевелился ребенок. Его ребенок.

– Мы ждем ребенка через четыре месяца, – покраснев, объяснила Эмили, проследив за ее взглядом.

Мы… Сердце Джессалин пронзила такая резкая боль, что, казалось, оно расколется пополам. На мгновение она снова перенеслась в бальный зал особняка Гамильтонов и услышала голос Кларенса: «За помолвку он получил ровно столько, чтобы оплатить долги своего брата. Остальное получит после того, как родится наследник».

– Как удачно все складывается для милорда, – невольно вырвалось у Джессалин. Но она тотчас же устыдилась этих своих слов. – Я хотела сказать, как замечательно, что после всех этих лет в Сирхэй-холле опять зазвучит детский голос.

Эмили снова вспыхнула.

– Доктора говорят, что у меня слабое здоровье, но, признаться, я никогда не чувствовала себя лучше. И все же мне следует избегать верховой езды и дальних прогулок. Джессалин, может быть, вы как-нибудь навестите нас?

Лорд Сирхэй закончил беседовать с преподобным Траутбеком и теперь, сильно хромая, направлялся к ним. Джессалин невольно подумала о том, что его старая рана, должно быть, особенно сильно болит в сырую погоду. Его жена, наверное, заботится о нем. О Господи, она даже мысленно не могла произносить этого слова – жена.

– Извините, я… мне пора идти, – быстро сказала она. – Бабушка не очень хорошо себя чувствует. Переезд из Лондона слишком утомителен в ее возрасте.

Лицо Эмили омрачилось, и она с искренним сочувствием сказала:

– Простите, я не знала. Пожалуйста, передайте ей от меня привет и пожелания скорейшего выздоровления.

– Спасибо. Обязательно…

Маккейди подошел уже почти вплотную, и их взгляды снова встретились. Джессалин почувствовала, что на глаза снова набегают предательские слезы.

Она резко развернулась и побежала прочь. Рыдания душили ее. Остановившись у ограды, Джессалин прильнула к холодному камню и попыталась унять слезы. Сжатые кулаки с такой силой вжались в грубые камни, что кожа треснула до крови. Но она не чувствовала боли, снова и снова повторяя себе, что самое главное – не оглядываться. И все равно не смогла удержаться.

Граф Сирхэй и его жена стояли у калитки, не касаясь друг друга. Но злобный ветер, как бы желая напомнить Джессалин об истинном положении вещей, снова распахнул голубой плащ Эмили Трелони. Это было последней каплей, и Джессалин зарыдала. Только теперь она поняла то, чего даже там, в церкви Святой Маргариты, во время венчания не понимала, – то, что теперь он навсегда потерян для нее.

«Домой, – подумала Джессалин, – я хочу домой». Ей неистово захотелось поскорее оказаться в Энд-коттедже, где все было таким родным, знакомым и привычным. Она побежала. Сильный ветер дул в лицо, в глазах по-прежнему стояли слезы, от которых цветущие примулы, первые в этом году, сливались в желтое марево. Джессалин не остановилась, чтобы нарвать цветов.

А на следующее утро их уже не было – нежные растения уничтожил свирепый ночной шторм.

В Корнуолле говорили, что у моря переменчивое настроение. В ту ночь оно было злым и суровым. Шторм бушевал вовсю, особенно вокруг бухты Крукнек. Огромные волны разбивались о скалы. Низкое небо сплошь закрывали темные дождевые тучи.