Дункан вместе с остальными мужчинами направился обратно к шахте. Обе женщины Маккейди молча провожали их взглядами. Эмили прижалась к Джессалин и уронила голову ей на плечо… Они ждали.

Его принесли час спустя. На носилках, как и всех остальных. Но в отличие от прочих он был жив.

Жив. Увидев его, Джессалин с трудом подавила рыдания. Потому что гораздо больше он походил на мертвеца. Запавшие глаза закрыты, кожа бледная, словно китовая кость, еще плотнее натянулась на скулах. Грудь тяжело вздымалась, а из глубокой раны на голове сочилась кровь.

Эмили вскрикнула и еще сильнее вцепилась в руку Джессалин. И тут Маккейди открыл глаза.

Ею полубессознательный взгляд долго блуждал по окружающим его лицам, пока не остановился на одном.

– Джессалин… – Он судорожно вдохнул. Джессалин показалось, что не столько тело, сколько душа его сплошь покрыта ранами. А такие раны очень редко заживают. Но вдруг, к великому изумлению присутствующих, Трелони улыбнулся. – Я просто… Я просто немного заблудился…

По щекам Джессалин текли слезы, но она не обращала на них внимания.

– Ах ты, глупый. Разве можно немного заблудиться?

Эмили еще сильнее сжала ее руку. Но Джессалин вырвалась и пошла прочь, предоставив жене графа сопровождать носилки.

Они прошли совсем немного, когда Эмили вдруг вздрогнула и упала на колени. Протянув руку, она гладила упрямый, волевой подбородок Маккейди, и Джессалин почувствовала, что не выдержит больше и закричит. «Он умер, – горестно подумала она. – Он мертв».

Но закричала Эмили.

Глава 21

На кладбище шел дождь. Он барабанил по крышкам гробов и насквозь промочил черный бархат катафалка. Черные плюмажи лошадей имели самый жалкий вид. Подходящая погода для похорон.

На кладбище церкви Святого Дженни собралась вся округа. Некоторые, как это всегда бывает, пришли просто поглазеть, но большинство явилось из уважения к графу. Разве не он дал многим из этих людей работу? Так говорила Сэлоум Стаут своей хозяйке, миссис Траутбек. До него ни один из этих сумасшедших Трелони даже гроша не вложил в родной край. Жаль, конечно, что вышло такое несчастье, но он хотя бы пытался что-то сделать.

Гробы поочередно пронесли туда, где среди покосившихся могильных плит виднелись свежевырытые могилы. Один из них был совсем крохотный. Как сказала малышка Джесси, он был не больше корзины для омаров. Так она и заявила прямо на кладбище, да мать на нее зашикала. А доктор Хамфри сказал, что мертвый ребенок был мальчиком.

Вся округа шепталась о том, как у леди Сирхэй случился выкидыш неподалеку от «Уил Пэйшенс», в жуткую ночь аварии на руднике. И о том, как два дня спустя она умерла, истекая кровью. Да и сам граф лежал чуть живой.

Мисс Джессалин была с бедняжкой до самого конца, хотя сама еще не вполне оправилась после недавней трагедии. И недели не прошло, как их с леди Летти дом сгорел дотла. Теперь им даже негде голову приклонить. Однако мисс Джессалин все-таки выросла настоящей леди, толковала миссис Траутбек жене булочника, несмотря на все несчастья, сумела все же подобрать подобающий траурный наряд из уважения к покойнице.

Преподобный Траутбек, дважды сбиваясь, доковылял-таки до конца заупокойной службы. Правда, его оплошность заметили немногие – внимание всех было приковано к графу. Женщинам он казался невероятно романтичным – особенно с белой повязкой на голове. Какое страдание написано на его лице, шептались они между собой, как он, должно быть, любил свою прелестную молодую жену! Мужчины же – особенно те, кто знал, что на глазах у графа закапывают в землю его надежду на тридцать тысяч фунтов, – истолковывали его скорбь по-своему.

Джессалин стояла рядом с Маккейди, украдкой поглядывая на заострившиеся черты лица и глубокие тени под глазами. Он полностью погрузился в себя, а черные глаза ничего не выражали и ничего не видели… кроме гробов… и очередного поражения.

«Он сейчас занят самым настоящим самобичеванием, – думала Джессалин. – Что же, подобно средневековому монаху, он ждет, пока выступит кровь и появятся рубцы, надеясь этим искупить свои грехи?» Ей очень хотелось прижаться к нему, спрятать голову у него на груди, забрать хлыст из его руки и целовать обожженные, покрытые шрамами пальцы. Но она боялась, что если она коснется его, он просто отвернется.

Преподобный Траутбек пробормотал сакраментальное «прах к праху, пепел – к пеплу». Дождь припустил сильнее, выбивая дробь на крышках гробов. А Джессалин смотрела на калитку. Там стояли они с Эмили в тот день, когда зацвели первые примулы. В тот день Эмили была так счастлива, так весело смеялась, так стеснялась своей беременности и одновременно гордилась ею, так искренне говорила о пробудившейся любви к Корнуоллу: «Теперь я бы ни за что отсюда не уехала…» Теперь на этом месте высился катафалк…

Джессалин стало ужасно грустно, она всхлипнула. Стоявший рядом Маккейди дернулся, словно она прикоснулась к нему.

Она подняла на него полные слез глаза и была потрясена яростью, вспыхнувшей в ответном взгляде. Резко развернувшись на каблуках и тяжело припадая на правую ногу, Маккейди пошел прочь – и от нее, и от гробов своей жены и сына. На мокрой траве отпечатались ровные, глубокие следы.

Его светлая сорочка отчетливо выделялась на фоне свинцово-серого неба. Высокие волны, разбиваясь о песок, омывали сапоги Маккейди.

Увязая в мокром песке, Джессалин шла прямо к нему. Холодный дождь хлестал, не переставая. Маккейди смотрел на море. Он где-то оставил плащ, и теперь мокрое полотно так плотно облепило тело, что она видела каждую мышцу, проступавшую под смуглой кожей. Нервно облизнув соленые губы, она позвала его по имени.

Наверное, он не расслышал из-за плеска волн, ибо продолжал стоять неподвижно. Джессалин дрожала от холода, ведь единственной теплой вещью на ней была насквозь промокшая кашемировая шаль – та самая, которую ей дала Эмили после пожара. Теперь самое время уйти, подумала она, но вместо этого сделала еще один шаг вперед.

Его резкий голос, легко перекрывший шум моря, хлестнул ее, как бичом.

– Простите, мисс Летти, но теперь вы больше не можете рассчитывать, что я буду продолжать играть роль благородного джентльмена. А посему с сегодняшнего дня ради вашего же блага вам лучше держаться от меня подальше.

Джессалин сделала еще один шаг и прижалась щекой к его спине.

Резко обернувшись и перенеся весь вес на больную ногу, Маккейди чуть не упал.

– Уходи, черт бы тебя побрал! – крикнул он, сделав более чем выразительный жест рукой.

На глаза Джессалин навернулись слезы, ноги мелко дрожали. Ну нет уж! Теперь она ни за что не уйдет.

Черные волосы Маккейди мокрыми прядями свисали из-под белой повязкой. Струи дождя стекали по лицу, на котором горели безумные глаза. В них проскальзывало какое-то загнанное выражение.

– Джесса, Христом Богом молю, пожалуйста…

– Я люблю тебя.

Он сжал ее в таком неистовом объятии, что Джессалин показалось, ее кости не выдержат. Но они выдержали, как выдержали и губы его страстный, причиняющий сладкую боль поцелуй. Дождь продолжал лить.

Джессалин гладила его широкие плечи, ее пальцы впивались в гладкую кожу спины, а этот бесконечный поцелуй все не заканчивался. Маккейди сорвал с нее шляпку, потом шаль и бросил их на камни. Он запустил пальцы в ее волосы, вытаскивая всевозможные булавки и заколки, а его свободная рука ласкала ее грудь. Тонкое муслиновое платье так промокло, что набухшие соски ощущались даже сквозь корсаж.

Он был слишком неистов, даже груб, его ласки причиняли ей боль, но Джессалин было безразлично. Она так долго ждала этого момента. Она боялась пошевелиться, проронить хотя бы звук – пусть делает что угодно, только не останавливается.

Наконец он оторвался от ее губ и толкнул ее на мокрый, покрытый морской пеной песок.

Теперь он нависал над ней, и Джессалин казалось, что его золотая сережка, как яркая звездочка, светится в темной ночи волос. Глаза казались не просто черными. Они мерцали странным, золотистым светом. В них, как и в голодном рте, который впивался в ее губы, не было ни нежности, ни пощады. Это был совсем другой мир – мир страстного и неуправляемого желания.